Задаваясь вопросом, каким же законам логики
подчиняется построение бредовой конструкции наших пациентов, главное —
не слишком досконально и придирчиво следовать всем логическим изгибам,
соскальзываниям с наметившейся дорожки на новую, произвольного
направления тропку, и резонерским лабиринтам. Оттуда, куда вы можете
забраться, не всякий навигатор выведет. Для попытки (чаще всего заведомо
бесплодной) скорректировать всю систему изнутри, играя роль двойного
агента, надо иметь крепкую психику. В идеале — еще одну, запасную. Вот
вам пример бреда Котара[4] в лицах.
Жанна (пусть ее будут звать так) ходит в
диспансер раз в месяц. Лекарства, уколы, беседы. Красивая девушка,
одевается и делает макияж с ненавязчивым готическим акцентом.
Собственно, о начавшемся обострении можно судить как раз по степени
готичности. Как только место слегка экстравагантной девицы занял образ
вампира или средней свежести зомби из очередного триллера — все,
готовьте место в наблюдательной палате. Жанна оседлала очередного
апокалиптического ишака.
— Жанна, что с тобой случилось?
— Доктор, все кончено, — голос трагический, со свинцовыми нотками.
— Ну, ничего, если учесть, что за последние полтора года «все кончено» только один раз.
— На этот раз миру не выжить. Какая же я сволочь! — Расфокусированный взгляд и отрешенно-скорбная маска.
— Ну, что ж ты так сурово с миром;
глядишь, все еще и обойдется. Опять же, все как-то не вовремя, я еще за
кредит не рассчитался, дачу не достроил. И на себя зря наговариваешь:
родители любят, муж души не чает, а ты…
— Мир уже начал гибнуть. Вы тоже скоро это заметите. Это началось во мне, вот здесь. — Жест в сторону низа живота.
— Эээ… ты имеешь в виду, что скоро все
этим накроется? Жанночка, солнце, как оборот речи это вполне сойдет, но
если толковать буквально, то масштабы несовместимы, или я ничего не
смыслю в географии. Ты не внесешь толику ясности?
— Ничего вы не поняли, доктор. У меня
здесь все заросло и рассосалось. И детей больше не будет. И ни у кого
детей больше не будет. И все человечество вымрет. А все оттого, что я
больше никого не смогу родить.
— Это окончательно и бесповоротно? А с чего ты взяла, что у тебя больше не будет детей? Голоса сказали?
— Нет, я просто это знаю, — голос
становится еще более трагическим, хотя казалось, что это невозможно. — И
все внутренности у меня сгнили. Кишечника нет. Желудка нет. Печени нет.
Легких нет. Сердца нет.
— Стоп-стоп-стоп. А говоришь-то ты как?
— Что значит «как»? Рот остался, язык остался. Даже немного пищевода осталось.
— Да? А у меня, если честно, были другие
соображения по теории возникновения звуков. Ну да ладно. Теперь насчет
сердца. Возьми фонендоскоп. Приложи сюда. Это вставь в уши. Слышишь? —
Жанна недоверчиво кивает. — Верни фонендоскоп на родину и ответь — что
это было?
— Аорта, доктор. Аорта. Брюшная. Не успела сгнить и рассосаться.
— Точно. А я и забыл. И ты ничего теперь не ешь и не пьешь?
— А зачем есть? Пить — пью, иначе во рту сухо.
— А куришь?
— Да.
— А зачем? Легких-то нет.
— Привычка, доктор. И запах мне нравится.
— И что же мне с тобой делать, Жанна?
— А давайте вы меня в больницу положите, — слегка оживившись.
— А смысл? Человечеству и так с твоей
легкой руки и атрофировавшейся гинекологии скорый кирдык светит. Чем
тебе наша больница поможет?
— Там компания хорошая. Они меня
понимают и жалеют. А еще в прошлый раз у меня тоже все внутри отсыхало и
выкрашивалось — ну, помните, когда из-за меня Индокитай чуть не утонул —
так вот, мне тогда лечение помогло, все обратно как-то выросло.
— И Индокитай как-то выплыл…
— Вот я и думаю: может, и на этот раз пронесет?
Такую робкую надежду обязательно надо
поощрять. Доктор пишет направление. В приемный покой вызывают заведующую
женским отделением — принимать вновь поступившую. У человечества
появился шанс.